Снег лениво и не торопясь кружил в темном небе, рождаясь звездами, влетая в прожекторы уличных фонарей.
Я одиноко брел по набережной, вглядываясь в десятки металлических швов освещенных гирляндами уличной иллюминации, швов, которые с завидной регулярностью стягивали берега, что разделила темная гладь тихой реки. Местами ее темнота уже заточила в свои объятия зима и украсила белыми пятнами крепкого льда.
Каждый вздох мой был глубок, ощущение покоя в этот вечер не покидало меня. Столь шумное место, в сегодняшний вечер было бескрайне одиноко, но столь по-домашнему уютно и казалось таким теплом, несмотря на крепкий мороз декабря.
Я шагал медленно и разборчиво, вдумываясь в каждый шаг, словно писал шагами очень-очень важное письмо. И не письмо начальнику или какому-то неведомому ведомству, а как будто писал письмо важному и дорогому человеку, человеку, который уже его уже очень давно ждал, и для которого содержимое его было тайной и самым ожидаемым ответом на все его вопросы.
Шаг за шагом, вглядываясь в бесконечность черного неба, я шел. Шел и мыслил…
– Шагаешь? – вдруг, словно фальшь флейты в прекрасной увертюре, разорвал всю целостность моего созданного произведения. Остановившись, я опешил от столь неуместного и риторического вопроса. Окинув взора своего оппонента, а точнее его широкую спину, увидел мелькнувший в темноте блеск блесны и пролетевший мимо моего носа удилище, устремившееся в темноту реки.
– Все шагаешь, – не дождавшись ответа, продолжил бесцеремонно он свой монолог, пока я стоял как вкопанный, уткнувшись в его спину, – вот ты шагаешь, а я стою и мерзну и жду тебя, когда же ты пройдешь рядом, а то скукота такая. Ни клюет, нос замерз, хорошо хоть кальсоны поддел шерстяные, а то бы уже задубел, хех…
Вот давеча, просыпаюсь я, за окном брезжит рассвет готовый снова нырнуть в темноту, но не темноту земли, а свинцовых облаков. Задержался на минуту, думаю красота-то какая. И на автомате на кухню к чайнику. Газ зажег, а сам в душ. Стою наполовину сплю, горяченькая льется и умиляет, за окном-то минуса, а тут цивилизация. Стою и мыслей никаких, утро, сплю еще.
И тут мозг начинает просыпаться и вдруг какое-то странное чувство, словно я вырос сантиметров на пятнадцать-двадцать, словно полугулливером за ночь стал. И падает взгляд мой сонный на стенку, и понимаю в чем суть, а там подставка под туалетные принадлежности висит на уровне груди, а всегда-то висела почти на уровне носа…
И вот стою я и думаю… горяченькая льется, а я стою…
Так о чем это я…. Ах, да, сползла эта проклятая подставка по мокрой стене, хехе!
Так вот что я тебе скажу, ты пред тем как думать, что ты поумнел, понял что-то, осознал и подрос в своих мыслях и познаниях, подумай, быть может, просто выбранное именно тобой окружение просто низкое.
– Че те надо? – вдруг увидев его лицо, я услышал его грубый голос. Плюнув на крючок, он закинул вновь удилище и, отвернувшись, что-то начал бормотать под нос.
Я в замешательстве, не понимая слышал ли я этот рассказ или придумал его сам себе, побрел далее, продолжая писать шагами письмо. Но предложение написания письма как-то не получалось, выходило коряво и как-то глупо…
Снег лениво и не торопясь кружил в темном небе, рождаясь звездами, влетая в прожекторы уличных фонарей, я брел, река бесшумно текла, поддаваясь во власть льда, укрываясь им словно белой теплой шубой с металлическим застежками мостами, что соединяли берега.