Расставив широко ноги, он стоял на поле, уходившее в лес.
Сухая земля черными клочьями, обнимаясь с огненными мотыльками в тумане гари, срывалась под чередующимися ударами ветра.
Лес в размытом фокусе, несмотря на порывы ветра, безмолвно качал головой, изредка стыдливо опуская головы к низу.
Сухая трава шелестела и перешептывалась между собой, страстно обнимая его потертые, но все также черные, словно смоль, сапоги.
Рубашка, открыв не только торс, но и сердце, и душу, играла мелодию гордого флага.
Ветер рванул дым, трава, поклонилась, земля нервно шепнула…

за мгновение до этого:

Руки, преклоняясь языческим богам, листали вразнобой все вещи… яростная агония полета среди комнат, кричала дребезжанием оставшихся стекол… едкий запах разливающейся жидкости, проникающей во все уголки комнат, стекая желтоватыми слезами по стенам пожелтевших обоев… безумство взгляда, бесконечность отчаяния и запах серы зажженной спички, приводящие в ужас мебель, которая, похоже, мечтала в этот момент спрятаться в неизвестность…
все это… все, неподдающееся последовательному описанию, творилось за мгновение, рождая хаос…
Танец начался.

Среди окон дымовых узоров языки пламени играли в танец в такт ветру.
Танец, столь безумен и страшен, что ему ничего не оставалось делать, как любить его…
Танец, пожирающий частицу его.
Танец, который минуту за минутой съедал осколки его детства, оставшиеся в бумажных картинках черно-белых фотографий оттенков пожелтевшей сепии. Танец, глотающий мнимый уют. Танец, ныряющий в каждую щель и угол, не прерываясь на передышку и отдых, и готовый танцевать бесконечно, лишь бы ему давали пищу.
В тот момент танец был в самом разгаре и, съев почти все, стремительно закусывал стенами и крышей деревянных досок. Он безмолвно стоял, опустив руки и устремив взор прямо ему в глаза…

Ощущая жар холодного бесчувственного танца, он смотрел холодными взглядом, поддавая огня…

Танец забрал все, оставив лишь то, что невозможно забрать у него.
Танец, что забрал все, но, не забрав ничего, лишь подарил ему снова свободу.